|
<неизвестный автор>
КИНЕМАТОГРАФ НА ПАРНАСЕ
(отрывок из фантазии)
Он внезапно появился на самой вершине Парнаса, дерзко растолкав старых муз, и пробрался к самому трону Аполлона.
– Что за нахал? – спрашивали друг друга музы.
– Это футурист какой-нибудь! – предположил случайно завернувший на Парнас Гермес.
В руках незнакомец держал странный ящик на подставке, за плечами болтался длинный, толстый свёрток.
– Неужто всё это стихи? – с ужасом спрашивали музы. – Или, может быть, бездарная партитура оперы? Всемогущие боги, спасите!
– Художник с картиной! – догадался заинтересованный Феб и, строго нахмурясь, как подобало любимейшему сыну бога богов, спросил незваного гостя:
– Кто ты, дерзкий?
Пришелец почтительно снял перед златокудрым богом фуражку и раскланялся.
– Я – кинематограф. К вашим услугам, божественный!
Аполлон не понял: "кинематограф" – это звучало чем-то незнакомым для олимпийских ушей.
Поэты, художники, музыканты, скульпторы в своих вечных поисках идеальной гармонии форм, слов, красок, звуков еще находили дорогу на вершину царства красоты и поэзии… Но какой-то кинематограф…
Кто? Что? Почему? Откуда? В какой мировой поэме говорится о кинематографе? Какой ваятель обессмертил его в мраморе? Какой художник воплотил в красках?
– Я тебя не знаю! – сказал Аполлон.
– Мы тебя не знаем! – как эхо отозвались музы.
"В манерах что-то как будто эдакое знакомое…" – подумал Меркурий, но как самый осторожный из богов промолчал.
– Не слыхал, не видал, понятия о тебе не имею, – продолжал Аполлон.
Кинематограф снова шаркнул ножкой и снял фуражку:
– Я лишь недавно родился у подножия Парнаса.
Аполлон вспылил:
– Если всякий подкинутый к подножию Парнаса двуногий нахал будет лезть к моему трону, не имея другого права на моё внимание, кроме варварского на-звания…
– Дозволь показать тебе моё искусство, божественный!
Бог самой свободной из древних стран не мог осудить, не выслушав. К тому же он был любопытен (постоянное общество женщин и для богов не проходит бесследно). Да и скука на Парнасе царила настоящая – "олимпийская", о которой даже на уральских заводах не имеют понятия.
Благодаря всему этому кинематограф получил разрешение на сеанс от Феба – Аполлона скорее, чем от иного подозрительного исправника:
– Показывай!
Незнакомец быстро развернул свёрнутый, квадратный кусок белого холста, сунул в руки двум (самым высоким) музам концы палки, на которую холст был прибит, строго крикнул: "Держите крепче!", потом раздвинул подставку, установил на ней свой ящик, что-то открыл, завинтил, поправил…
– Огонь у вас, конечно, найдётся, божественный?
– Дать ему пару солнечных лучей! – распорядился Феб.
– Соблаговоли теперь смотреть на это полотно, лучезарный.
Музы столпились тесным кольцом около кинематографа. Меркурий встал на цыпочки. Даже пролетавший мимо, по каким-то "застеночным" делам, Зевесов орёл неподвижно застыл в воздухе.
– Раз, два, три!
Что-то затрещало, завертелось, задвигалась какая-то пёстрая, прозрачная лента, пронизанная солнечными лучами, и белое полотно ожило: на нём закачались деревья; плескались в воде купальщицы; сотни воинов с обнажёнными мечами кинулись в бой; промчался отряд конницы; дымом и пламенем брызнула разорвавшаяся граната.
Аполлон разинул от удивления рот. Музы замерли, словно мраморные статуи. Гермес наступил на тунику Мельпомене, задел жезлом Клио и даже не извинился.
А на полотне проходили всё новые и новые картины из жизни царей и рабов.
Тёмный грот, чьё-то беломраморное тело, мускулистые руки обвивают стан. Страстью блестят глаза из-под пернатого шлема.
– Вот так штука! – закричал на весь Парнас Меркурий. – Да ведь это Венера в объятиях Марса!
– Да, клянусь моей лирой и Пегасом – Венера! Ах, бесстыдница! На наших глазах, перед музами! – подтвердил Феб.
Музы закрылись для виду руками, но жадно смотрели сквозь раздвинутые пальцы.
<…>
1913
Журнал "Сине-фоно", 1913 г. |
