<неизвестный автор>
КИНЕМАТОГРАФ НА ПАРНАСЕ (отрывок из фантазии)
Он внезапно появился на самой вершине Парнаса, дерзко растолкав старых муз, и пробрался к самому трону Аполлона. – Что за нахал? – спрашивали друг друга музы. – Это футурист какой-нибудь! – предположил случайно завернувший на Парнас Гермес. В руках незнакомец держал странный ящик на подставке, за плечами болтался длинный, толстый свёрток. – Неужто всё это стихи? – с ужасом спрашивали музы. – Или, может быть, бездарная партитура оперы? Всемогущие боги, спасите! – Художник с картиной! – догадался заинтересованный Феб и, строго нахмурясь, как подобало любимейшему сыну бога богов, спросил незваного гостя: – Кто ты, дерзкий? Пришелец почтительно снял перед златокудрым богом фуражку и раскланялся. – Я – кинематограф. К вашим услугам, божественный! Аполлон не понял: "кинематограф" – это звучало чем-то незнакомым для олимпийских ушей. Поэты, художники, музыканты, скульпторы в своих вечных поисках идеальной гармонии форм, слов, красок, звуков еще находили дорогу на вершину царства красоты и поэзии… Но какой-то кинематограф… Кто? Что? Почему? Откуда? В какой мировой поэме говорится о кинематографе? Какой ваятель обессмертил его в мраморе? Какой художник воплотил в красках? – Я тебя не знаю! – сказал Аполлон. – Мы тебя не знаем! – как эхо отозвались музы. "В манерах что-то как будто эдакое знакомое…" – подумал Меркурий, но как самый осторожный из богов промолчал. – Не слыхал, не видал, понятия о тебе не имею, – продолжал Аполлон. Кинематограф снова шаркнул ножкой и снял фуражку: – Я лишь недавно родился у подножия Парнаса. Аполлон вспылил: – Если всякий подкинутый к подножию Парнаса двуногий нахал будет лезть к моему трону, не имея другого права на моё внимание, кроме варварского на-звания… – Дозволь показать тебе моё искусство, божественный! Бог самой свободной из древних стран не мог осудить, не выслушав. К тому же он был любопытен (постоянное общество женщин и для богов не проходит бесследно). Да и скука на Парнасе царила настоящая – "олимпийская", о которой даже на уральских заводах не имеют понятия. Благодаря всему этому кинематограф получил разрешение на сеанс от Феба – Аполлона скорее, чем от иного подозрительного исправника: – Показывай! Незнакомец быстро развернул свёрнутый, квадратный кусок белого холста, сунул в руки двум (самым высоким) музам концы палки, на которую холст был прибит, строго крикнул: "Держите крепче!", потом раздвинул подставку, установил на ней свой ящик, что-то открыл, завинтил, поправил… – Огонь у вас, конечно, найдётся, божественный? – Дать ему пару солнечных лучей! – распорядился Феб. – Соблаговоли теперь смотреть на это полотно, лучезарный. Музы столпились тесным кольцом около кинематографа. Меркурий встал на цыпочки. Даже пролетавший мимо, по каким-то "застеночным" делам, Зевесов орёл неподвижно застыл в воздухе. – Раз, два, три! Что-то затрещало, завертелось, задвигалась какая-то пёстрая, прозрачная лента, пронизанная солнечными лучами, и белое полотно ожило: на нём закачались деревья; плескались в воде купальщицы; сотни воинов с обнажёнными мечами кинулись в бой; промчался отряд конницы; дымом и пламенем брызнула разорвавшаяся граната. Аполлон разинул от удивления рот. Музы замерли, словно мраморные статуи. Гермес наступил на тунику Мельпомене, задел жезлом Клио и даже не извинился. А на полотне проходили всё новые и новые картины из жизни царей и рабов. Тёмный грот, чьё-то беломраморное тело, мускулистые руки обвивают стан. Страстью блестят глаза из-под пернатого шлема. – Вот так штука! – закричал на весь Парнас Меркурий. – Да ведь это Венера в объятиях Марса! – Да, клянусь моей лирой и Пегасом – Венера! Ах, бесстыдница! На наших глазах, перед музами! – подтвердил Феб. Музы закрылись для виду руками, но жадно смотрели сквозь раздвинутые пальцы. <…>
1913
Журнал "Сине-фоно", 1913 г. |